Вечеринка в саду [сборник litres] - Кэтрин Мэнсфилд
И Сирил почувствовал, что это действительно так.
– Да, я отправлю Сирилу часы, – сказала Джозефин.
– Это будет очень мило, – сказала Констанция. – Кажется, я помню, в прошлый раз, когда он приходил, были некоторые проблемы со временем.
X
Их прервала Кейт – она, по своему обыкновению, ворвалась в дверь так, словно обнаружила тайный ход в стене.
– Жарить или варить? – спросила она звонким голосом.
Жарить или варить? Джозефин и Констанция на мгновение были совершенно озадачены. Они не понимали, о чем идет речь.
– Жарить или варить что, Кейт? – переспросила Джозефин, пытаясь сосредоточиться.
Кейт громко фыркнула.
– Рыбу.
– Почему бы так сразу и не сказать? – мягко упрекнула ее Джозефина. – Как же можно было надеяться, что мы поймем, Кейт? Существует так много вещей, которые можно жарить или варить. – Проявив такую смелость, она живо обратилась к Констанции: – Что ты предпочитаешь, Кон?
– Думаю, было бы неплохо ее пожарить, – сказала Констанция. – Хотя, конечно, вареная рыба тоже очень хороша. Думаю, мне одинаково нравятся оба варианта… Если только ты не… В таком случае…
– Я пожарю, – сказала Кейт и выскочила, не прикрыв дверь, зато хлопнув другой дверью, на кухне.
Джозефин посмотрела на Констанцию – ее бледные брови взлетели настолько высоко, что практически слились с бледными волосами. Она поднялась и произнесла величественным, внушительным тоном:
– Ты не возражаешь против того, чтобы пройти со мной в гостиную, Констанция? Мне нужно обсудить с тобой нечто очень важное.
Именно туда они отправлялись всякий раз, когда нужно было обсудить Кейт.
Джозефин многозначительно закрыла дверь.
– Садись, Констанция, – сказала она все так же величественно. Казалось, будто она впервые принимает в гостях Констанцию. А Конни смутно оглядывалась по сторонам в поисках стула, словно и в самом деле чувствовала себя здесь чужой.
– Вот в чем вопрос, – сказала Джозефин, подаваясь вперед, – оставлять нам ее или нет.
– Это действительно вопрос, – согласилась Констанция.
– И на этот раз, – твердо сказала Джозефин, – нам нужно принять окончательное решение.
На мгновение показалось, что Констанция припоминает все предыдущие случаи, но потом она собралась с силами и сказала:
– Да, Джаг.
– Видишь ли, Кон, – принялась объяснять Джозефин, – теперь все совсем иначе. – Констанция быстро подняла голову. – Я имею в виду, – продолжила Джозефин, – мы больше не зависим от Кейт, как раньше. – И она слегка покраснела. – Больше нет отца, для которого нужно готовить.
– Cовершенно верно, – согласилась Констанция. – Отец точно не хочет сейчас никакой возни на кухне, что бы там ни…
Джзефин резко вмешалась:
– Ты ведь еще не хочешь спать, Кон?
– Спать, Джаг? – Констанция сильно удивилась.
– Тогда сосредоточься, – резко сказала Джозефин и вернулась к обсуждению вопроса. – А что, если мы, – она едва дышала, поглядывая на дверь, – поставим Кейт в известность, – она повысила голос, – что теперь возьмем на себя организацию нашего питания?
– Почему бы и нет? – воскликнула Констанция. Она не могла сдержать улыбки. Идея взбудоражила ее, она сжала руки. – Но на чем мы будем держаться, Джаг?
– На разных блюдах из яиц! – вновь надменно ответила Джаг. – И, кроме того, существует много уже готовых блюд.
– Но мне всегда казалось, – сказала Констанция, – что это дорогое удовольствие.
– Недорогое, если соблюдать меру, – сказала Джозефин. Вдруг она оторвалась от этой увлекательной мысли и повлекла Констанцию за собой. – Однако сейчас нам нужно решить, доверяем мы Кейт или нет.
Констанция откинулась назад. С ее губ сорвался тоненький, едва различимый смешок.
– Тебе не кажется странным, Джаг, – спросила она, – что именно в этом вопросе мне не удается прийти к определенности?
XI
Ей это никогда не удавалось. Вся сложность была в том, чтобы найти какие-либо доказательства. Как вообще можно что-либо доказать? Предположим, Кейт намеренно скривила лицо прямо перед ней. А что, если это от боли? И совершенно невозможно, как бы то ни было, спросить Кейт, гримаса ли это, ведь если бы Кейт ответила: «Нет» – а она, конечно, именно так и поступит, – какая бы сложилась ситуация! Как непристойно! Кроме того, Констанция подозревала, была почти уверена, что Кейт шарила в ее комоде, пока их не было дома, – и не чтобы что-то украсть, а чтобы шпионить. Много раз, вернувшись, Констанция обнаруживала свой аметистовый крестик в самых невероятных местах – под кружевными галстуками или на вечернем платье «Берта». Не раз она устраивала ловушку для Кейт. Раскладывала вещи в особом порядке и звала Джозефин в свидетели.
– Видишь, Джаг?
– Да, Кон.
– Теперь-то все станет ясно.
Но, боже, когда она возвращалась с проверкой, то была так же далека от доказательств, как и прежде! Если даже что-то было сдвинуто с места, это легко могло произойти, когда она закрывала ящик – при малейшем толчке.
– Джаг, иди сюда, тебе решать. Я действительно не в состоянии. Это слишком сложно.
После паузы и долгого изучения Джозефин вздыхала:
– Ты заставила меня сомневаться, Кон, я тоже не могу сказать ничего определенного.
– Но мы больше не можем это откладывать, – сказала Джозефин. – Если мы отложим это еще раз…
XII
В тот самый момент внизу на улице заиграла шарманка. Джозефин и Констанция одновременно вскочили со своих мест.
– Скорее, Кон, – сказала Джозефин. – Поторапливайся. Вот шестипенсовик на…
И тут они опомнились. Теперь это было совершенно не важно. Им больше никогда не придется останавливать шарманщика. Больше никто никогда не потребует, чтобы они с Констанцией прогоняли эту шумную обезьяну куда подальше. Никогда больше не раздастся тот жуткий громкий рев отца, когда ему казалось, что они медлят. Шарманщик может играть весь день напролет, и не будет никакого стука трости.
Она никогда больше не застучит,
Она никогда больше не застучит, —
играла шарманка.
О чем думала Констанция? На лице ее сияла такая странная улыбка; она была не похожа на саму себя. Она же не собиралась расплакаться.
– Джаг, Джаг, – ласково позвала Констанция. – Знаешь, какой сегодня день? Суббота. Прошла неделя, целая неделя.
Неделя, как не стало отца,
Неделя, как не стало отца, —
подхватила шарманка. И Джозефин тоже напрочь позабыла о том, что нужно быть практичной и разумной, о делах и планах; она слабо, но как-то по-новому улыбнулась. На индийский ковер падал квадрат солнечного света, бледно-красный, он то появлялся, то исчезал, то снова появлялся – и оставался, сгущался, – пока не начал переливаться почти что золотом.
– Солнце выглянуло, – сказала Джозефин, как будто это имело какое-то значение.
Настоящий фонтан бурлящих звуков вырывался из шарманки, небрежно разбрасывая по сторонам круглые громкие ноты.
Констанция подняла большие холодные руки, словно собираясь поймать эти ноты, но тут же опустила их. Подошла к каминной полке, где стоял ее любимый Будда, позолоченная статуэтка из камня. Его улыбка всегда вызывала у нее странное чувство, близкое к боли, но приятной. Сегодня Будда, казалось, не просто улыбался, он знал что-то; у него был секрет. «Я знаю что-то, чего ты не знаешь», – как будто говорил ее Будда. Что же это, что это может быть? И ведь она и раньше чувствовала что-то такое…
Солнечный свет пробивался сквозь окна, прокрадывался внутрь, озаряя мебель и фотографии. Джозефин наблюдала за ним. Когда свет дошел до материнской фотографии, висевшей над пианино, то задержался, как будто недоумевая, почему от матери не осталось ничего, кроме сережек в форме маленьких пагод и черного боа. «Отчего фотографии умерших людей всегда так сильно выцветают?» – недоумевала Джозефин. Как только человек умирает, следом за ним умирает его фотография. Хотя, конечно, этот снимок матери был очень старым. Тридцать пять лет. Джозефин вспомнила, как стояла на стуле и показывала Констанции на это боа из перьев. Объясняла, что это змея, убившая их мать на Цейлоне… Все было бы иначе, если бы мать не умерла? Навряд ли. Тетя Флоренс жила с ними до тех
